Я люблю тебя.
...и тогда ты бормочешь в тягучем своем бреду,
будто я на тебя насылала печаль-беду.
Я с целебной травой прихожу с потаённых троп.
Я целую висок, промокаю горячий лоб.
Ты клянешь меня, гонишь, велишь полыхать в огне,
Все мучения ада ты обещаешь мне.
Я считаю ночами твой каждый чуть слышный вдох.
Я не верю в твой рай и в твой ад. Бесконечный Бог
Для меня застывает холодным рисунком скул,
Отражаясь в жестоком изгибе привычных губ.
Ты твердишь, что я Мара, Геката и Вельзевул,
Потому ты со мной беспощадно бесстрастно груб.
Я баюкаю беды. Я всё заберу себе,
Разольюсь теплотой по холодному февралю.
Ты меня проклинаешь. Ты мне обещаешь смерть.
Я люблю тебя. Господи, как я тебя люблю!
Θ 2015-02-21
Имя.
Я повторяю имя твоё, как мантру,
И разбиваются волны о твердь столетий.
Сквозь аромат муската и кориандра
Радостный Кришна грезит о вечном лете.
Я повторяю имя твоё. Живое
Сходится с мёртвым. Золотом пышет жатва.
Наши ладони запахом хны и хвои
Переплетает видящий Параматма.
Я повторяю имя твоё. И время
Бархатной лаской целует босые ноги.
Мы - обречённые отпрыски Махадэви.
Вечно влюбленные, вечно слепые боги.
Θ 2015-02-11
Ночью приходит тенью нежная Эвридика...
Ночью приходит тенью нежная Эвридика.
Шепчет ему на ухо: там, за границей тьмы
Душат чужие мысли, держат чужие руки,
Мелко дрожат от крика стены моей тюрьмы.
Ночью его ладони иглами гладит стужа,
Голос - такой знакомый! - колет клинком ребро.
Перебирая числа там, за границей комы,
Стягивая всё туже раненное нутро.
Следом за ней сатиры, гарпии и химеры,
Змеи свивают гнёзда возле его лица.
Если бы мог пробиться через "нельзя" и "поздно",
Не обернуться первым, выдержать до конца!
Ночью она приходит тенью в его покои,
Мягко целует впалость бледных усталых глаз.
Шепчет сквозь рокот Стикса: - Что от тебя осталось?
... Он каждый вечер воет волком: - Не спас. Не спас.
Θ 2015-01-19
Ама танцует, Ама смеётся, Ама вдыхает дым.
Ама танцует. Ама смеётся. Ама вдыхает дым.
Темная кожа окрашена алыми бликами от костра.
Звери уходят на север и скоро мир станет совсем пустым.
Джембе* послушно поёт под рукой, призывая сезон дождя.
Ама танцует и бусы на шее лихой отбивают ритм,
Гибкое юное тело покрыл ритуальный простой раскрас.
Старый шаман обращается к небу: "Услышь, господин воды!"
Ама поёт и ей вторит всё племя: "Давай, посмотри на нас!"
Нтанда бредёт, возвращаясь с охоты. Садится, кладёт копье.
Звери уходят на север. Уже не догнать, не найти следы.
Ама танцует. Он завороженно молчит и глядит на неё.
Дым от костра горьким запахом трав предвещает приход беды.
Ночь истекает и огненный шар заявляет свои права.
Небо безжалостно-чисто и вождь повелел собирать шатры.
Нтанда измучен. От жажды нет сил и безумно болит голова.
Нтанда не верит, что можно хоть где-нибудь спрятаться от жары.
Ама ругается. Ама кричит. Ама спорит с своим отцом.
Вождь непреклонен и племя уйдет через час по тропам зверей.
Она слышит бога. Она знает правду и чует беду нутром.
Но если весь мир отвернулся, то кто же останется вместе с ней?
Ама танцует под палящим солнцем. Ама поёт одна.
Голос дрожит, племя черной рекой утекает за край зари.
Ама зовет беспощадного бога, не помня еды и сна.
Ама бормочет: "Услышь, Олокун**! Отзовись же, Оба Оми***!"
Нтанда плетётся за всеми, стыдливо понурив усталый взгляд.
Как мог он оставить прекрасную Аму одну ожидать дождя?
Он любит её. Он не сможет иначе. И Нтанда идёт назад.
И что из того, что он просто охотник, а Ама - дитя вождя?
Ама сидит, ожидает его. Стережёт чуть живой огонь.
Черные тучи проходят по небу, сжимают своё кольцо.
Нтанда берёт её за руку, нежно целует её ладонь.
Ама смеётся и первые капли падают на лицо.
* Джембе - разновидность африканского барабана
** Олокун - африканское божество воды
*** Oba Omi - Властитель воды
Θ 2014-12-26
Салли пишет ему.
Салли приходит домой, садится и пишет ему имейлы:
Говард, ты знаешь, сегодня всё утро по крышам танцует дождь.
Люди попрятались, позакрывали брезентом свои бассейны.
Я только, глупая, слушаю стук и мне кажется: ты придёшь.
Знал бы ты, Говард, как мне одиноко. Работа осточертела.
Так устаю, что под вечер едва доползу до своей двери.
Мне не хватает тебя. Твоих глаз, интонаций, движений, тела.
Если б ты мог говорить со мной, Говард... Просто поговорить.
Салли строчит ему день ото дня. Отправляет:
прошел уже месяц,
Как опустел этот дом без тебя. Стал огромным и ледяным.
Жду безустанно - откроется дверь, ты придёшь и мы будем вместе.
А в старой больнице считаю твой пульс по пробелам и запятым.
Салли печатает. Слёзы стекают по скулам и подбородку.
Говард, мой Говард! Как мне объяснить, что ты жив, этим злым врачам?
Твердят про "нет мест" без конца и к тебе не пускают за загородку.
Мне страшно. Они отключат тебя, Говард! Они тебя отключат!
Тянутся годы. У Салли свой бизнес. И сын поступает в школу.
Муж в ней не чает души. Дарит розы, приносит душистый чай.
Только во сне ей является часто весёлый и добрый Говард.
Салли садится, включает ноутбук. Салли пишет:
Прощай... Прощай.
Θ 2014-12-26
Будь в моей памяти.
Осень вокзал укутывает в дожди,
Гладит любовно северными ветрами.
Я обещаю - вернусь к тебе. Только жди.
И на пути, между болью, людьми, зонтами,
Будто живые движутся поезда:
Фыркают, ропщут и всхрапывают ретиво.
Я обещаю - тебя не найдет беда.
Только тепло одевайся и будь счастливой.
И по ночам не ходи в магазин одна.
Пой, веселись, отвечай на чужие письма.
Я обещаю - вернусь к тебе. Навсегда.
Будь в моей памяти, будь. Просто будь и снись мне.
Θ 2014-12-26
Созданное с любовью всегда обретает жизнь.
Созданное с любовью всегда обретает жизнь.
Маркус лепил скульптуру трепетно, не спеша.
А, когда, в час печали, глаза устремлялись ввысь,
На зов его, безымянной, являлась её душа.
И, заключенным в мрамор изгибом худой руки,
Солнце взрезало тучи, морось сводя на нет.
В тихом Линдау вечером вспыхивали огни -
В окнах селился тёплый и бесконечный свет,
И на тенистых улочках, каменных мостовых,
Вдруг оживали множества ласковых голосов:
- Созданное с любовью всегда обретает жизнь,
Если найдётся имя из тысяч имён и слов.
В кухнях Линдау вечером пили горячий чай.
В кухнях плели истории.
- Ну же, скажи, скажи!
- Герберт вчера у книжного Маркуса повстречал,
Маркус искал - обшаривал полки и стеллажи.
В лиственных парках, в сквериках, люди из года в год
С доброй улыбкой делятся:
- Видели. Вот, с утра!
На Аусштрассе, в булочной. Думаешь, там найдёт?
- Сколько минуло времени? Должен бы. Уж пора.
Маркус в квартирке крошечной молча смотрел в окно,
На черепицу крыш, на ночь повстречавшие фонари.
В каждом изгибе мрамора слышалось:
- Кто я, кто?
В каждой черте отточенной видел он: - Назови!
Сколько минуло времени? Много тягучих лет.
Новые поколения - новых историй тень.
Но и забытой истины не исчезает след.
...Будто бы небо сжалилось в тот беззаветный день,
И над Линдау в вечности имя сплело из звёзд.
Из безнадёжных поисков, искорок доброты,
Из голосов встревоженных, птичьих корзинок-гнёзд,
Из повседневных дел - простой, надоедливой маяты,
Вечер зажёг созвездие перед его окном.
Маркус седым и немощным встретил заветный знак.
В тихом Линдау высится старый и серый дом,
Где через горы книг, вещей, ворох чужих бумаг
Маркус пробрался в комнату - видеть её лицо,
Гладить сухими пальцами тонкость её руки.
Ночь, уходя, окрасила улицы багрецой,
И приглушила звёздные ласковые огни.
Он прошептал:
- Гертруда...
В город пришёл рассвет.
И, говорят, скульптура улыбнулась ему в ответ.
Θ 2014-12-26
В каждом встречном.
В мастерской у Ичиру всегда педантично чисто,
Мягкий свет льётся на пол из чуть приоткрытых окон,
Обволакивает, плечи кутает, словно в кокон.
Кисть давно приучилась марать белизну холста.
Десять лет он рисует. Любимых, друзей, туристов.
Щепетильно выводит любой непослушный локон,
Но когда с небосвода луна смотрит бледным оком -
Для него отвратительна каждая их черта.
В мастерской у Ичиру томятся на книжных полках
Достоевский, Шекспир. В его плеере - лишь Бетховен.
Он воспитан и вежлив, улыбчив, как кот спокоен.
Его жизнь неизменна. Всё то же из года в год.
Десять лет он рисует. Но, словно в стогу иголка,
Не находятся те ресницы, глаза и брови -
То лицо. Он, наверно, в этом и сам виновен:
Он не мог просчитать подобного наперёд.
Десять лет в каждом сне - руки, родинки и ключицы.
Облик, ставший таким невозможным, таким знакомым...
В спящей Осаке бродит Ичиру от дома к дому,
Изучает людей, каждый встреченный силуэт.
Ищет тень, за которую можно бы ухватиться,
Что поможет прорваться сквозь сон, безнадежность, кому.
Что спасет, обновит, приведет к чудесам, к иному!
Но ищи - не ищи. Этой женщины просто нет.
*
В доме Айко бардак и тетрадками стол завален,
В мягком свете у окон выплясывают пылинки,
Оседают на волосы, плечи, диванов спинки
И перо так привычно порхает в её руке.
Десять лет она тонет в махине столовых, спален,
Чтоб потом собирать себя медленно, по крупинке,
Безнадежно искать себя в каждом семейном снимке,
Неизменно встречая "не вышла", "не влезла", "не".
В доме Айко живут одиночество, боль и книги,
Запах кофе с корицей и эхо ночной дорамы,
Старый плед, что остался на память от доброй мамы
И билеты на все прочь ушедшие поезда.
Десять лет она просит судьбу о волшебном миге,
Что вернёт жажду жить, залатает больные шрамы.
Но ночами ревёт, спрятав нос в рукава пижамы,
В каждом шорохе чудится страшное "никогда".
Десять лет она прячет себя от большого мира,
Зарываясь в отчаянье, словно в родную нору.
На любое окно опускает завесу-штору -
Даже ночью едва ли вышагнет на крыльцо.
И не знает, что где-то, без знака, без ориентира,
Вопреки всем напастям, землетрясениям, мору,
В спящей Осаке, в свете луны и в любую пору -
В каждом встречном Ичиру ищет её лицо.
Θ 2014-11-17
| 1 - 8 ... 8 |