Плохой монах
На каменных стенах святых монастырей
В картинах Истину монахи раскрывали;
Святые символы любовью согревали
Сердца, остывшие у строгих алтарей.
В наш век забытые, великие аскеты
В века, цветущие посевами Христа,
Сокрыли в склепный мрак священные обеты
И прославляли Смерть их строгие уста!
– Монах отверженный, в своей душе, как в склепе,
От века я один скитаньям обречен,
Встречая пустоту и мрак со всех сторон;
О нерадивый дух! – воспрянь, расторгни цепи,
Презри бессилие, унынье и позор;
Трудись без устали, зажги любовью взор.
Шарль Бодлер
Это было давно. Настолько давно, что описанное ниже покажется читателю довольно необычным, но в то же время не настолько давно, чтобы этого не могло произойти вовсе. Зазвонили колокола, возвещавшие о начале службы, и верующие стали стекаться к единственной во всей деревне церквушке. Не имеет абсолютно никакого значения уточнять принадлежность этой самой церквушки к той или иной конфессии. Так же, как не имеет значения пускаться в подробное описание некоторых действующих лиц, функция которых исключительно созерцательная. Одним из таких лиц был мужчина средних лет и абсолютно все – начиная от широкополой шляпы и заканчивая странным акцентом – выдавало в нем нездешнего. Он был похож на человека, проделавшего долгий путь, для которого эта деревенька была одной из сотен уже пройденных, и которые ему только предстояло пройти. Пока народ, кто, волоча за собой хныкающих детей, кто, ища, куда бы спрятать только что купленного петуха, влачил свои души к источнику благодати, странник переговаривался с держателем постоялого двора, пытаясь, сбить цену на ночлег. Получалось, надо сказать, у него плохо – пожилой скряга никак не шел на сговор, делая вид, что абсолютно не понимает предлагаемые ему числительные. Важно, что беседа шла на языке чужеземца, чему тот уже был несказанно рад, и почти смирился с тем, что сегодня ему придется переплатить за спокойный сон. В тот самый момент, когда наши дельцы как раз собирались ударить по рукам, откуда не возьмись перед входом в церковь появился довольно необычного вида старик. А вот его–то описанию стоит уделить достаточно пристальное внимание. Слово «старик» отражало только его возраст, потому что сложен он был далеко не по–стариковски: среднего роста, но достаточно статный, широкие плечи и крепкие запястья говорили о приверженности к физическому труду, все тело его кипело здоровьем и недюжинной силой. В густой бороде еще виднелись черные проплешины, а из–под съехавшей набекрень шапки ниспадали длинные волосы, которые, как и бороду, еще не до конца поглотила седина. Орлиный профиль и густые, взлохмаченные брови делали его похожим на хищную птицу. Образ вполне себе мужественный и скорее притягательный, скажете вы. Повремените с выводами – то была лишь форма, вся суть – впереди. Слабо будет сказать, что лицо его выражало крайнюю неприязнь к происходящему – оно было просто искажено от переполняющего все естество и уже льющегося через край гнева. Глаза его бешено сверкали, он принесся сюда неизвестно откуда с таким неистовством, будто в этот Богом забытый его же храм, собирался вступить сам Сатана, поочередно и самым непристойным образом глумясь над всеми десятью заповедями. Одежда его составляла подобие древнегреческого хитона. Подобие, потому что на самом деле это был кое-как шитый–перешитый огромный кусок материи с отверстием для головы. «Кое-как» до такой степени, что из–под него виднелось абсолютно все, даже то, что к данному тексту никакого отношения не имеет. В довершение ко всему в руках у него был длинный посох из красного дерева явно ручной работы, очень красивый, с набалдашником из кости. Это, так сказать, орудие явно говорило, что с виду обычный блаженный, коих много встречается в деревнях и городах, был когда–то священнослужителем. Прорвавшись сквозь толпу «агнцев» и преградив тем вход внутрь, он стал безумно размахивать посохом и выкрикивать фразы, которые, увы, наш так называемый созерцатель понять был не в силах. Судя по лицам остальных присутствующих вдалеке от центра событий, сцена показывалась далеко не в первый раз, и многие отреагировали лишь на поднятый шум, а, поняв, что к чему, продолжили заниматься своими делами. Тем временем продолжалась оборона Фермопил: с отвагой и яростью спартанца, то рассекая воздух, то делая неожиданные выпады, этот невоспетый герой, место которому на античных фресках, успешно отдалял линию фронта от главных ворот. Наступательные силы состояли из перепуганных местных крестьян, за которыми сбившимися рядами следовали их жены, замыкали строй «отважные» зеваки. Фанатично отдаваясь импровизированной битве, наш Леонид даже не заметил, как с флангов зашла призванная городская стража. Ребята были не из мелких и вчетвером без проблем, отобрав деревянного «боевого друга», скрутили отчаянно сопротивлявшегося защитника святых чертогов. Тот продолжал что–то горланить, бросая то в одну, то в другую сторону иступленный взгляд, молотя в воздухе ногами и настойчиво пытаясь вырваться. Наконец стражникам, которые не являлись поклонниками долгих уговоров, все это порядком надоело, они легонько вырубили зарвавшегося нарушителя спокойствия и обмякшего отнесли куда–то в сторону ближайшего хлева.
Вернемся же к персонажам, оставленным у дверей постоялого двора, которые какое-то время после увиденного стояли молча.
– Кто этот безумец? – нарушил тишину странник.
– Он когда–то был главой монастыря недалеко отсюда, потому у него посох, на котором, если ты обратил внимание, нет креста, – ответил его несговорчивый собеседник.
– На смиренного Христа он явно не походил, что с ним стряслось?
– Одни болтают, что в него вселился бес, другие, что якобы в лесу ангел снизошел. Толком никто ничего не знает, кроме того, что в один прекрасный день он переоделся в эти лохмотья, снес крест об ближайшую стену и ушел жить куда–то в пещеру. Иногда он появляется в деревне и устраивает вот такие вот номера.
– Что он кричал? Я ни слова не разобрал…
– Он кричал: «В сердце своем ищите храм Божий!!!»
Вновь наступило молчанье. Потом хозяин постоялого двора вытер тряпкой вспотевший лоб, сплюнул в сторону и, выругавшись на местном языке, сказал: «А ну его к черту, давай, сколько не жалко. Я как вижу этого старика, так у меня потом на душе неспокойно. Есть что–то в его словах, провалиться мне этом самом месте, пес его знает что, но что–то есть». Развернулся и, бормоча себе под нос невнятные просторечия, побрел в соседнюю таверну, а гость, недолго думая, проследовал за ним, довольный свалившейся на голову удаче.
А.К.
Θ 2015-03-19
Черная пантера
В тот день я прогуливался недалеко от Выставиште . Небо было ясное и народу на улице было много. Помнится, я сразу обратил внимание на то, что выкрикивал мужчина в забавном фраке и высоком цилиндре. «Самый необыкновенный и удивительный зоопарк в мире. Коллекция зверей со всех континентов. Это поразит ваше представление о земной фауне. Осталась всего неделя». Звучало тривиально, но заманчиво. Почему бы не сходить, - подумал я, должны же они хоть как-то удивить пражан, настолько искушенных своим огромным зоопарком. И на следующий день я отправился смотреть «необыкновенных и удивительных».
Первое, что меня поразило, было то, что все происходило в павильоне, будто бы это была выставка экспонатов древности, а не демонстрация живых существ. У входа собралось много желающих, все выходили с довольными лицами, слышались восторженные детские голоса, судя по этому, там внутри происходило что-то по-настоящему стоящее. Я честно выстоял свою очередь и вошел сквозь черную бархатную материю в главный зал.
Мгновенно перед глазами возникла искусственно созданная природа: пластиковые деревья и цветы, записанные звуки птиц, запахи, испускаемые специальными освежителями, протоптанные кроссовками песчаные дорожки, якобы деревянные мостики, переброшенные через потоки, берущие начало в очистительном аппарате, встроенном в муляжные горы. Свет исходил из мощных ламп, висящих под самым потолком этого гигантского царства. Это был апофеоз жизни, она бурлила, пускай и в стакане, наполненном колой.
Охваченный нетерпением я отправился к первому вольеру. Можете ли вы себе представить все удивление и ужас, которые буквально пронзили меня, когда я увидел по ту сторону стекла… женщину, а табличка гласила «черная пантера». Что за глупая шутка? Но в каком бы потрясенном состоянии я не находился, друзья мои, надо сказать – передо мной было совершенное творение азиатских тропиков. Она лежала, грациозно изогнув спину, являя всему миру дары своей далекой родины. Ее кожа, темно-коричневая почти черная лоснилась, это была ночь – непроглядная и таинственная. Как писал Бодлер: «бедром эбеновым ты мой чаруешь взгляд…» Кошачьими глазами полными достоинства она бесстрастно взирала на посетителей, и в каждом видела добычу. В ней было что-то поистине дикое, животное, но всё же это был человек. Мое любование оборвал раздавшийся впереди то ли крик, то ли рык, я уже не знал, что думать. Толпа ринулась узнать, что там происходит. Все выстроились у вольера с надписью «ягуары». Как вы, наверное, догадались «ягуарами» были тоже люди, если быть точным два индейца, которые оскалившись, приняв боевую стойку, готовились вступить в бой. У обоих лица были ритуально разукрашены, и хоть я не являюсь знатоком индейской культуры, мне казалось, они вышли на тропу войны. Причиной же этой самой тропы или войны, была самка (прошу простить за столь неподходящее для женщины выражение). Молоденькая мулатка сидела под деревом и испуганно смотрела на разгорающийся конфликт. Не обошлось бы без крови, если бы не вмешался работник парка (я не могу уже использовать слово зоо) и не разогнал по углам взбесившихся любовников. Постойте, о чем я веду речь? О людях в клетках. На показ выставлены homo sapiens, а я здесь вам рассказываю о дарах Азии и расписных индейцах. Я оглянулся, и моему изумлению не было предела, похоже, окружающие не обращали на этот так сказать феномен никакого внимания, никто не возмущался, не звал полицию. Все с разной степенью заинтересованности взирали на горланящих «попугаев», спящих «львов», играющих «слонов», раскрывших пасть «крокодилов» - на своих же соплеменников. Разница была лишь в том, что находились они по разную сторону баррикад. Заботливая мамаша приговаривала своей маленькой дочке: «Смотри, какая лисичка». Бог мой, «лисичкой» была рыжеволосая девушка, вся покрытая веснушками, которая рыскала по клетке в поисках еды. А «косулями», которых гладили дети неподалеку, оказались молоденькие, длинноногие европейки, белокурые и беззащитные. Они тянулись к детским рукам, и в их глазах было столько доверия, столько ласки. Я не мог поверить, как все это возможно. Увиденное не укладывалось в моей голове. Я кое-как протиснулся сквозь группу туристов, умиляющуюся толстым китайцем в роли панды, и поспешил к выходу. Мне казалось, я сошел с ума. Но, обернувшись, снова увидел, как все тот же самый китаец обсасывает ветку бамбука, а толпа фотографирует и смеется над его неуклюжестью.
«Мой потрясенный дух искал напрасно мели…» В жутком смятении я вернулся домой, открыл газету, стремясь найти хоть что-то об этом злосчастном зоопарке, но не нашел ни абзаца, только огромное объявление, на котором, я не верил своим глазам, были изображены увиденные ранее персонажи. Через несколько дней, решив удостовериться в своем психическом здоровье, я вернулся туда. Но, как и в первый раз, в клетках сидели люди. Я погладил «косулю», это была человеческая кожа. Вокруг же я слышал «как смешно она машет ушами», «какой забавный хвостик». Я обратился к психиатру, но тот, поговорив со мной несколько минут, посмеялся и добавил, что моя единственная болезнь – это излишняя впечатлительность. Вскоре зоопарк уехал, а мне так и не удалось узнать, кого же я там на самом деле видел.
Прошло время, но в моей памяти остался взгляд той «черной пантеры», взгляд охотницы, неподкупный и гордый, грезящий свободой, но не молящей о ней, смирившийся со своей участью, но не признавший ее. И кем бы она ни была – зверем или человеком, во мне теплится надежда, что рано или поздно, пусть хотя бы на миг, пусть это будет последний миг, ее могучая грудь втянет в себя густой аромат родных лесов, который заполнит пустоту, зияющую в одиноком сердце. Ведь оно не покрыто ни кожей, ни шкурой, но оно живое и самое отважное из всех.
А.К.
Θ 2014-11-18
Наше сердце
Посвящается непревзойденному художнику человеческих душ,
великому мастеру французской литературы Ги де Мопассану.
В Праге вовсю царила осень. Я шел домой, шагая через желтые листья и любуясь розовым горизонтом, слегка подернутым сиреневыми облаками, как вдруг вспомнил о ней. Наша встреча была настолько мимолетна, что, казалось бы, давно стоило все забыть. Но ее образ до сих пор не уходит из моей головы. Много воды утекло с того лета, я был любим и отвергаем, она… надеюсь, она была только любима. Каждый раз, когда мои мысли, преодолевая пласты памяти, возвращаются к ней, я чувствую дрожь где-то в области ребер. Возможно это так, потому что наши чувства были прерваны искусственно, они себя не изживали, не было разъедающей изнутри обыденности, их как будто просто закрыли в банку и поставили на полку. Томясь во тьме под слоем пыли, они словно ждут того момента, когда крышку наконец приоткроют, и в просторы комнаты фонтаном вырвется свежесть того самого вечера, запах тех самых волос, перемешанный с благоуханьем тропических цветов, звуки того самого голоса на фоне рокота волн и неповторимый аромат юношеской непосредственности и открытости. Сейчас она далеко, далеко от того песчаного берега, далеко от тех мгновений, далеко от меня. Но мне почему-то всегда казалось, что если однажды мы все-таки встретимся, единственным моим желанием будет не переставать смотреть в ее блестящие ясно-голубые глаза.
Порой наше сердце меня поражает - память избирательна, но оно помнит все. Оно, как огромная библиотека наших чувств, где все разложено по полочкам, где есть свои архивы, различные наименования, огромные тома и почти брошюрки, одни покрыты пылью, другие совсем свежие, одни стоят ближе, другие мы посчитали нужным убрать как можно дальше. Обложки представляют собой нескончаемую палитру красок: тут и кроваво-алые, и беспорядочно-разноцветные, и мрачно-черные, и бесцветно-серые. Ты берешь в руки одну из этих книг, открываешь на какой-нибудь странице, и перед тобой предстает до боли знакомый, удивительный мир, наполненный встречами и расставаниями, взглядами и поцелуями, разговорами и молчаньями, рассветами и закатами. Все там, ничто не исчезает бесследно из нашего сердца. Оно, как старый библиотекарь, тщательно все перебирает, складывает и хранит. Все это для того, чтобы однажды вот в такой осенний день, мы пришли туда, нашли ту самую полку, она достаточно высоко (давно все-таки это было), взобрались туда и достали в свое время с такой любовью обернутую в мягкую материю маленькую книжечку. Она настолько мала, что могла бы поместиться в кармане, но вы аккуратно сдуваете с нее пылинки, садитесь поудобнее в кресло и залпом прочитываете от начала до конца, не упуская ни единой улыбки, ни единого прикосновения… И библиотекарь улыбается, глядя на вас, но в какой-то момент вы понимаете, что на самом деле это улыбаетесь вы. Улыбаетесь, потому что сердце ваше вновь наполнилось теплом, теплом воспоминаний о тех самых днях, когда, чтобы чувствовать себя счастливым, вам было достаточно просто смотреть, как с ее волосами играет теплый августовский ветер.
Θ 2014-07-28
| 1 - 3 ... 3 |